Вот вы только представьте, один умник как-то сказал, что еще до начала всего, что нас сейчас окружает, давным-давно, на закате первого дня, под деревом у большой реки кто-то поцеловал девчонку. Девочка доверилась тому, прониклась, она почувствовала счастье и спокойствие, влюбилась в того мужчину, и у них позже появились дети, а после — внуки. А уже потом были племена, первые войны, братоубийства, олимпиады и восстания, революции и концентрационные лагеря, свобода и мир, гении и теория относительности. Но это всё было потом, а вначале во Вселенной, в одной из галактик, на планете около Солнца, у реки, на закате и под деревом кто-то поцеловал девчонку. И зачем он это сделал — порой не понимаю, зачем всё это в жизни, вокруг меня и во мне, зачем я сам себе?
«Ты — не Достоевский»
Почти год уже не видел свою мать, но общаемся последний месяц постоянно по телефону, она говорит о моей бабушке, я говорю о своей работе, о статьях, делюсь переживаниями по утратам — романтизирую, в общем.
И я хоть не видел ее год, но до сих пор помню ее лицо и помню это ее высказывание, которое меня так раздражало в детстве. На протяжении всей моей жизни она повторяла каждый раз, когда я только начинал ныть о том, как меня всё бесит, как всё достало, — она возражала:
— Не говори слово «бесит», забудь его, оно от слова «бес» — демон в христианстве.
Моя мама христианка, я хоть и крещеный, но до такого отношения к вере мне далеко, очень далеко.
И меня всегда эта ее поправка раздражала. Мол, какая разница, как обозвать настроение, если всегда важна суть настроения, а не описание. У нас богатый русский язык, и однокоренными матерными словами можно и послать, и поторопить к себе, обидеть и похвалить. Какая разница? Тем более, Федор Достоевский роман написал и назвал «Бесы», а он был убежденным христианином, и что-то его не особо пугало слово.
— Ты не Достоевский, — оканчивала спор мама.
Ну и ладно. Она мне говорила с моих семнадцати лет постоянно: мол, если я выбрал ремесло, связанное со словом, — вещание, писание, повествование, всё такое, — то должен каждое свое слово наполнять смыслом, беречь слова, не говорить лишнего, учиться этому постоянно. А я, представьте, как рос, так и не следовал никогда ее совету, распылялся, разбрасывался направо-налево своими словами, и было мне нормально.
Запоздалая реакция
Отсутствие сна и бесконечно долгое пребывание в кровати ночью, на подушке, под пледом, с сопутствующим изучением структуры потолка и стен в комнате дарят много интересных жизненных моментов, наблюдений, выводов и всего такого.
Я впервые за год сейчас остался по-настоящему один, теперь выходные для меня пытка — они пустые, неинтересные, совсем ленивые и глупые. Раньше, помню, когда делил выходные со своей пассией, очень часто повторял ей, что для меня мои выходные — это возможность не быть с людьми, забыть о людях, с которыми работаю, с которыми вижусь постоянно. Поэтому в город мы не выходили.
Очевидно, ее это не устраивало — она к такому не привыкшая, а я уже отвыкший. И теперь, когда у нас всё испортилось и мы расстались, до меня вдруг дошло мучительное осознание: я ведь больше не тот, кем был в университете, больше не интроверт, больше не одиночка, и мне на самом деле необходимы люди, нужно наполнять жизнь новыми впечатлениями, а не ныть о покое на выходных. Он мне не нужен. А то, от чего стремился убежать — очень нужно.
И только спустя год, когда я по-настоящему остался один в Абакане, понял это.
Ну что за человек я такой? Почему такой тупой, боже.
И ее потерял, и себя теряю с каждым днем всё больше.
Страшные слова
Они самые — их много, этих слов. Слова взлетают, вот они парят и только травят изнутри, калят, издеваясь, это какой-то лексический дурдом: до слез и до тупой ненависти надоедает каждый день писать, каждый день обращаться к голове, к творческому островку в мозге, чтобы писать.
А у меня давно слов полные карманы, только толку-то? Исчерпывается сосуд, чувствую, уходят смыслы из буквенных сочетаний. Это мой главный грех, моя порочность, мой талант, мой способ быть с миром в святом спокойствии — он меня не может сильно ранить, я его — тоже. Мы общаемся словами, нацарапанными на бумаге, на бывших опилках, на бывших деревьях нашего мира.
В пятнадцать лет просыпался со страхом — мне ничего в мире не мило, тогда чем же заняться, чему посвятить жизнь? Какое ремесло выбрать на долгие года и в чем совершенствоваться? Раньше не мог и подумать, что письмо — моя отрада, и кризис взросления отразится лексической дугой на страницах, полных прозы и журналистской поденщины.
Но вот я здесь. Выдаю последние семь лет по тысяче слов в день — каждый день. И пока живой, не знаю — излишне изнежен я или напрочь изнеможен уже. Но жизнь, окутанная буквами, все-таки не такая солнечная и теплая, как казалась мне раньше.
И если бы я знал, что писательство само по себе, и без разницы — приносит оно деньги или нет, схоже с творческим наркотиком или, скорее, с творческой наркотической ломкой, потому как выглядит невинно, но на деле пожирает полностью, с костями и с думами. Если бы знал это раньше, в жизни не попробовал бы его, даже в сторону эту не глянул.
Короче. Всё гнев и всё риторика. Графомания, любовь, бредятина. Эстетика. Диптих подвальной тьмы и солнца, проще говоря. Всё же нахожу я себя депрессивным парнем, и всё мною написанное мне нравится в среднем пятьдесят минут, сейчас — семь.
А потом либо это возненавижу, либо забуду и переключусь на новое — взрослая жизнь, взрослый взгляд, не драматичный, но прагматичный. Нужно идти дальше — не останавливаться и не оглядываться. И это, наверное, пугает больше.
Мне говорят:
— Привыкай, ты будешь ходить на работу, будешь писать и изменять свое сознание, когда не получается писать, на протяжении всей своей жизни, лет еще сорок примерно…
И что? В этом смысл? Не нравится, можно другой.
Так вот оно — вот этот корень. Весь психоз, гнетущее чувство несоответствия, неуверенность и инфернальный страх меня доканывают, однако это не в первый раз, не последний: я всегда прыгаю с вершины наслаждения в пучину страданий, всегда карабкаюсь назад. Это жизнь художника, нас таких множество, и самое интересное: в своей колонке в нашей газете «Абакан» я множество раз об этом говорил, и представьте, нет чувства, что повторяюсь. И раз начал статью с художественного отступления, им и закончу, цитируя, надеюсь, будущего классика Ласло Константинова: «…вот и ясно, так и нечего страдать — бесконечный поток сознания сравним с потоком мирским: большие просторы высокого и глубокого — во всех и в каждом, везде и всюду тьма, везде и всюду ничего. Т-ш-ш! И это выплеск энергии, бурлящий поток во все стороны. Искрящийся водопад мечтаний, опьяняющее вино, девичье тепло, страх падения. Всё на свете вокруг меня правильное, только почувствуй, только найди — на ее дороге. Свободен от мирского, в мирское погружен — поэзия бесконечности, искусство. Искусство как смысл — смысл во снах, он и в работе — слова из подсознания — занавес».
Владислав КОНСТАНТИНОВ
Иллюстрация из открытых источников
(автор — Джонатан Уолстенхолм)