Это было весной, примерно четыре десятка лет назад. В конце учебного года нас, третьеклассников, на торжественной линейке в честь дня рождения Владимира Ильича Ленина приняли в пионеры. А потом, на отрядном сборе, меня выбрали председателем совета отряда.
Не потому, что я был лидером класса, а потому, что надо же было кого-то выбрать. Причем положительного тогда во всех отношениях мальчика. Я оказался подходящей во всех смыслах кандидатурой.
Нашему отряду присвоили гордое имя комсомолки, Героя Советского Союза Зои Космодемьянской. Почему именно ее, уже не помню. Так получилось.
Фамилия Зои для меня тогда казалась слишком длинной и трудно выговариваемой, собственно, как и слово, которое я сейчас употребил, чтобы это описать. Но гораздо более коварной ловушкой для героя нашего отряда оказался последний слог имени и первый фамилии. Когда я должен был сказать: «Отряд имени Зои Космодемьянской для проведения чего-то там построен…», — у меня получалось исключительно: «Отряд имени Зойки Космодемьянской…»
Трудное, в общем, имя.
И вот на День рождения пионерии, в мае, должен был пройти сбор пионерской дружины нашей школы, в котором первый раз принимал участие наш пионерский отряд. Если вы — дети советской эпохи, то сами помните, как это проходило, и можете понять, как мы к нему готовились!
На самой линейке все было торжественно до пафоса. Хотя зачем мы ходили строем, делали «равняйсь–смирно», салютовали красным знаменам, тогда, если честно, никто из нас даже не задумывался — так надо. Спустя четыре десятка лет это вообще не подлежит никакому пониманию.
В общем, как говаривал старорежимный герой одной советской комедии, все было «чинно и благородно», пока очередь отдавать рапорт не дошла до меня. Сказать, что от ужаса всей этой торжественности у меня дрожали ноги — не сказать ничего. Внутри меня, собственно, как и снаружи, тряслось просто все. В голове же постоянно крутились имя и фамилия Зои Космодемьянской, чтобы вдруг не оговориться, как это бывало на репетициях.
И вот в торжественном полубреду я перед всей школой марширую для отдачи рапорта председателю совета дружины. И уже почти в полуобморочном состоянии, подняв руку в пионерском салюте и задрав голову почти под потолок — высоким был у нас председатель, — начинаю рапортовать:
— Товарищ председатель совета дружины, отряд имени Зойки Космодемьянской…
Это было уже даже не фиаско (как сказали бы сейчас), это был скандал уровня политической провокации.
Председатель совета отряда на торжественной линейке при всех, публично, обозвал Героя Советского Союза!
Оскорбил девушку-комсомолку, отдавшую свою жизнь за освобождение Родины от фашистских захватчиков!
Он назвал ее Зойкой!
Как я вернулся в строй — не помню. Очнулся, когда к нашему отряду, подгоняемая праведным гневом, подлетела старая учительница. Кажется, звали ее Тамара Карповна, хотя и не поручусь. Боже (хотя тогда это слово для пионера было запретным), как она меня стыдила!!!
Какой я бессовестный мальчишка, посмевший публично оскорбить отважную Зою!
Что я недостоин носить красный галстук, омытый кровью павших героев.
Отсутствие совести и уважения к старшим уже в столь юном возрасте было из разряда само собой разумеющихся моих недостатков.
Про моральное право оставаться председателем совета отряда после такого оскорбительного поступка речи вообще не шло, его у меня, по мнению старой учительницы, просто не было.
Можете представить, что чувствовал я, третьеклассник, в эти минуты, расстреливаемый гневными нотациями старой учительницы. Сказать, что я готов был сквозь землю провалиться, значит не сказать ничего. Я готов был взойти на эшафот вслед за Зоей, только бы меня простили. Мне хотелось громко крикнуть, что я не специально.
Что я не хотел обзывать Зою Зойкой.
Что, как кричала Светлана Светличная в «Бриллиантовой руке», «невиноватая я»!
Впрочем, не до фрагмента из этой комедии было тогда мне. В те минуты я переживал самую настоящую трагедию.
Я стоял красный от стыда, готовый провалиться под тяжестью своей вины сквозь землю…
К чему я все это вспомнил именно сейчас?
Прошло очень много лет. И век теперь другой, и даже — тысячелетие. Мир изменился.
Изменилась и наша страна. Из великой Советской империи она превратилась в великую Россию, как любят ее называть некоторые наши политики. Правда, «благодаря» этим политикам все величие нашей страны медленно, но верно куда-то исчезает. А остаются лишь слова да воспоминания о былых свершениях. И в большом новом мире мы, к сожалению, остаемся одни.
Один на один со своим — увы, былым (мое оценочное суждение) — величием.
31 год назад Председатель Президиума Верховного Совета РСФСР Виталий Воротников (кстати, коммунист со стажем) вопрошал с трибуны первого съезда народных депутатов: «Почему же случилось так, что святое, трепетное имя — Россия, имя, с которым жили многие поколения наших предков, которое они произносили гордо, почему это имя, которое всегда было символом подвижнического труда, больших свершений, почему оно потускнело? Почему в нем слышится укор тем, кому следует продолжать и развивать традиции великого народа? У нас должны быть все реальные атрибуты независимости, свои экономические, политические, культурные структуры, не только свой флаг, герб и гимн, но и своя твердая самостоятельная политика… Я предлагаю съезду принять Декларацию о суверенитете Российской Федерации».
Это было 22 мая.
12 июня мы свою декларацию получили.
Из 929 депутатов «за» проголосовали 907, «против» — 13, воздержались — 9. Когда результаты голосования появились на электронном табло, зал взорвался аплодисментами. Телевизор показывал тогда еще гражданам советской страны лица по-настоящему счастливых людей, которые только что проголосовали за новую Россию. Эти люди искренне считали, что сделали первый, но главный шаг на еще одном непроторенном пути к нашему новому светлому будущему.
И, да, ни в одном из 15 пунктов Декларации ни разу не употреблен термин «независимость». А суверенитет и независимость — не синонимы. Россия ни от кого не хотела отделяться. Наоборот, в этом документе тщательно подчеркивалась необходимость и обязательность сохранения СССР при соблюдении политических и экономических интересов России, как, впрочем, и других республик.
31 год прошел с тех событий. Очередного светлого будущего у нас, кажется, опять так и не получилось. Да, как однажды описывала успехи нашей страны Света из Иваново, «мы стали более лучше одеваться»… И, наверное, теперь великий Габриель Гарсиа Маркес, автор книги «Сто лет одиночества», посетив Россию, не написал бы так, как он сделал это в 1957 году: «Все одинаковы, все в старой и плохо сшитой одежде и дурной обуви. Они не спешат и не суетятся, и кажется, все их время уходит на то, чтобы жить».
Впрочем, это в Москве, может, и не так, а в какой-нибудь глубинке не очень-то многое и изменилось. По крайней мере, про большинство наших стариков и сегодня вряд ли можно сказать, что одеваются они с иголочки. И если в середине прошлого века все наше время, по словам великого писателя, уходило на то, чтобы жить, сейчас, складывается такое впечатление, что все оно уходит на то, чтобы выживать.
И та самая, новая, замечательная, счастливая Россия, о которой отчаянно спорили в 1990 году народные депутаты еще РСФСР, кажется, так и сгинула где-то на горизонте. И спустя 31 год в российском парламенте уже не услышишь обсуждений, которые были нормой на первом съезде народных депутатов. Депутаты и сегодня вроде как народные, но парламент уже не место для дискуссий…
Впрочем, как и страна, где теперь преследуют за инакомыслие и есть желание построить всех в огромную, ровную шеренгу, главное умение в которой — правильно отдавать честь и рапорт начальнику.
И не дай бог тебе где-нибудь оговориться!
Неужели это наше новое светлое будущее?
А председателем совета отряда я все-таки остался. Просто потому, что надо же было кому-то им быть.
Алексей КИРИЧЕНКО
Фото из открытых источников