Валерий Полежаев. Исповедь земли

Александр Трифонович Твардовский, автор знаменитого «Василия Теркина»… Его можно поставить в один ряд с Александром Фадеевым («Молодая гвардия»), Виктором Некрасовым («В окопах Сталинграда»), Владимиром Высоцким, в доску народным и неподражаемым исполнителем под гитару своих стихотворных комедий, драм и трагедий, Василием Шукшиным – пожалуй, последним, снявшим по-настоящему художественный во всех отношениях фильм «Калина красная»… Все они, так или иначе испытавшие на себе и своем непродажном творчестве давящий пресс советской власти, раньше отпущенного Богом срока ушли в мир иной. Кто перед этим эмигрировал за границу, кто спился, у кого не выдержало измученное сердце, а кто, оставив предсмертную записку, пустил себе пулю в висок…

Я люблю «задворки» литературы: письма, дневники, воспоминания писателей (и о писателях) и уж тем более – личные встречи с ними. Сколько почерпнешь интересного, любопытного из писательской кухни! С Александром Твардовским, о котором пойдет речь, по разнице лет встретиться, само собой разумеется, не довелось. Но вот зато с его родным братом, Иваном Трифоновичем, – просто посчастливилось. И не только в Ермаковском районе, где он жил на правах ссыльного поселенца целых двадцать лет, но затем и на его родном хуторе Загорье в Смоленской области. Когда я узнал, что родной (!) брат большого поэта живет не где-то там, вообще в СССР, а конкретно в известном мне Танзыбее, – я чуть не подскочил на стуле. Неделю спустя (сразу не вырвешься – дела) собрался и прямо из тещиного дома, что в селе Разъезжем, двинулся на перекладных до Ермаковского, а потом – где пехом, где на попутке – прямиком к нему, незнакомому Ивану Трифоновичу, в Танзыбей. То-то было в груди волнения! Столько же, наверное, сколько и неверия в то, что все происходящее – более чем реально, и вот-вот я увижу родного брата того, кто написал, да еще на фронте, «Василия Теркина». Как Иван Трифонович примет меня, справлюсь ли я с волнением, сумею ли его разговорить? В общем…

Иван, брат Александра

Танзыбей… Село стоит практически на самой трассе Абакан – Кызыл. Заглянуть-то сюда ой как хочется!

…Со школьной скамьи каждый из нас хорошо знает стихи Александра Трифоновича Твардовского, его поэмы. В тот год, 1985-й, исполнилось 75 лет со дня рождения классика советкой литературы. Здесь, в Танзыбее Ермаковского района, где бежит говорливая речка Кебеж, на улице Набережной живет (теперь надо поправиться – жил) родной младший брат Твардовского — Иван Трифонович. В мае (опять того же года), в связи с юбилеем он побывал в Ленинграде, в Пушкинском доме (Институте русской литературы Академии наук СССР). Там, на научной конференции, Иван Трифонович выступил с воспоминаниями о своем знаменитом брате перед учеными, литературоведами, писателями, критиками. И вот спустя месяца два после этого побывал я в гостях у Ивана Трифоновича, на его малой родине. Одноименное стихотворение ему посвятил перед этим красноярский поэт А. Яльмаров. По дороге вспоминались строки:

Есть у каждого что-то заветное,

Дорогое, как свет из окна.

То ли горы с обдутыми кедрами,

То ль хакасских степей тишина.

Мы, уйдя, не становимся лишними

В тех местах, где нас помнят еще…

Соловьи над цветущими вишнями

Там весенний ведут перещелк.

Здесь, в Танзыбее, Иван Трифонович живет (мы говорим из 1985 года) уже около двадцати лет. Под окном — семь белоствольных березок. У палисадника местные мальчишки запускают бумажного змея. А за штакетником — большой, хорошо ухоженный сад, огород. «На селе человек должен всем обеспечивать себя сам», — скажет потом к слову Иван Трифонович.

— Он садовник большой,— поделилась со мной тогда впечатлениями о соседе Августина Васильевна Токарева. — Очень охочий до этого дела! Чего в саду у него только нет! А так по профессии — столяр-краснодеревщик, настоящий искусник. Дело это не такое простое, но заманчивое, особенно если ты мастер. А Иван Трифонович — именно такой. Здоровый образ жизни любит. У него в огороде — бассейн, летом купается там, а зимой — снегом прямо на морозе обтирается.

Ивану Трифоновичу Твардовскому в октябре того года исполнилось 71. Но он бодр, свеж, любит шутку и выглядит лет на двадцать моложе своего возраста. Некоторая припухлость век очень напоминает облик родного брата, так хорошо знакомого нам по фотоснимкам.

— Откровенный он человек, — сказала об Иване Трифоновиче работник библиотеки Танзыбейского леспромхоза Людмила Сергеевна Чернобровкина. — О многом мы всегда говорим с ним. Мой самый дорогой читатель, охотно берет книги Бакланова, Симонова, Гоголя, журналы «Москва», «Октябрь» «Сибирские огни». Зачастую делится мыслями о прочитанном.

В 1983 году в издательстве «Современник» вышла книга И.Т. Твардовского «На хуторе Загорье». Я видел эту книгу в сельской библиотеке: подарил ее автор для всех танзыбейских читателей. В аннотации к воспоминаниям говорится, что младший брат поэта подробно рассказывает в книге о роде Твардовских, годах детства, проведенных в родном доме на хуторе Загорье, что на Смоленщине, о встречах с Александром Трифоновичем на родине, в Москве. У первой части воспоминаний — эпиграф:

Росли мы у отца.

Зеленое подворье

У самого крыльца…

…Иван Трифонович тепло жмет руку, приглашает пройти в дом. Основное, что меня волнует, — это его личные воспоминания о поэте. И мой собеседник охотно откликается на это, рассказывает о том, как со старшим братом они вместе «играли в камушки на куче песка у колодца», как легко Александр придумывал прозвища, клички, примечал новые слова, делал необычные сравнения (например, «звезды як козы»), как любил дружить с ребятами старше себя вопреки запрету родителей.

— Он был очень человечен, — задумавшись, говорит Иван Трифонович. — Высококультурный, интеллигентный, причем даже в мелочах, он чрезвычайно был требователен к себе, товарищам по перу. Не всем было легко с ним! Своим гуманным, могучим творчеством он еще при жизни завоевал славу и признание у миллионов советских читателей.

Иван Трифонович по памяти прочитал стихи А.Т. Твардовского:

И с годами, с грустью нежной —

Меж любых иных тревог —

Угол отчий, мир мой прежний

Я в душе моей берег…

Прочитал — и взгляд его стал взволнованным. Память унесла человека в далекое-далекое детство. Это она, память, заставила его несколько месяцев назад смастерить для Смоленского краеведческого музея макет усадьбы, в которой жила семья Твардовских до Великой Отечественной войны.

— Побывал я не так давно на родине, в Загорье, и не нашел на родном месте никаких признаков нашей былой жизни, — приглушенно звучит голос Ивана Трифоновича. — И вот решил, сердцем захотел соорудить макет родной усадьбы — на память людям.

Взгляд родного брата поэта ушел в себя…

Он все хорошо помнит: избу, пристройки для скотного двора, сенной сарай, елочки, яблоневый сад, колодец, баню, водоем… И все-это, с мастерством искусного столяра-декоратора, сумел он воплотить в макете. Полгода ушло на работу, зато теперь важное дело сделано.

И вот уже в октябре 85-го в одном из номеров ермаковской районной газеты «На ленинском пути», куда И.Т. Твардовский нередко пишет, я с интересом прочитал его небольшую заметку «Память в сердце земляков». Вот выдержка из нее, касающаяся нашего рассказа: «Недавно на моей родине, родине моего брата, открыт мемориальный знак. На большом камне выбиты слова: «На этом месте стоял дом, где в 1910 году родился русский советский поэт Александр Трифонович Твардовский».

У места открытия мемориального знака состоялся митинг. Взволнованно говорили о своем знаменитом земляке Герой Советского Союза В.Д. Лагриненко, поэты Л. Козырь, В. Смирнов, бывший военный фотокорреспондент В.И. Аркашев и другие.

Помнят моего брага на Смоленщине, гордятся им. Скоро его именем будут названы одна из улиц в райцентре Починковского района, школа и совхоз. А по моему макету (который подарен краеведческому музею) планируется восстановить дом, где родился и вы­рос Александр, и открыть ли­тературный музей в районном Доме культуры».

…Иван Трифонович пригла­сил пить чай. За столом вспо­мнил:

— Как сейчас вижу один из дней 1955 года. Приближалось 45-летие поэта. И я подумал: хорошо бы изготовить ему ка­кой-нибудь подарок. И принял­ся я за письменный прибор из дерева… Спустя некоторое время получил от него письмо: «Дорогой Иван! Сердечно бла­годарю тебя за подарок, ко­торым я был очень тронут. Вы­полнен прибор рукой настоя­щего мастера-художника. Помимо всего, я очень люблю дерево, этот материал отлича­ется какой-то особенной тепло­той, и мне тем дороже твой подарок…». Видите, почти на­изусть помню все его письмо.

— Скажите, а как создава­лась вами книга «На хуторе За­горье»?

— Воспоминания писал я сам… К сожалению, не систе­матично, а лишь время от вре­мени. На это ушел не один год. Но трудился, как говорится, до седьмого пота над каждым ли­стом. В начале этого года часть воспоминаний, не вошед­шая в книгу, вышла в краевом журнале «Енисей», в первом номере. Мне приятно было слышать лестную оценку мое­го труда из уст главного редак­тора Анатолия Чмыхало, кото­рый сказал: «Тебя, Иван, и пра­вить-то грешно. Написано пря­мо художественно, по-писательски».

Переходим в кабинет И. Т. Твардовского. Вдоль стены — полка книг. Окно выходит сад. На столе — десятки пи­сем. Иван Трифонович вел и ведет переписку с прозаиками, поэтами, критиками Ф. Абра­мовым, С. Наровчатовым, И. Сац, А. Чмыхало, 3. Яхниным, А. Жигулиным, П. Выходцевым, А. Истоминой. Послед­няя, например, в журнале «Ли­тературное обозрение» за 1984 год опубликовала рецензию на книгу-воспоминание И. Т. Твар­довского — «По праву памяти», и один экземпляр журнала прислала автору с такой над­писью: «Дорогому Ивану Твар­довскому с любовью, верой в ваши силы и надеждой на про­должение книги».

С Федором Абрамовым Иван Три­фонович несколько лет назад познакомился в одной из мос­ковских квартир.

— Мне понравился ваш «Дом», — просто, с душевным теплом признался он писате­лю. — Разрешите обнять вас!

После этого между ними за­вязалась переписка. Она ока­залась, к сожалению, корот­кой: вскоре Ф. Абрамова не стало. С волнением Иван Три­фонович дал мне прочесть од­но из последних писем Ф. Аб­рамова, датированное 19 июнем 1982 года: «…Насчет того, сча­стлив ли я… Как вам сказать. Бывают часы — счастлив. А в целом я не из тех, кто купает­ся в счастье. Большей частью я недоволен собой, а можно ли быть счастливым, не живя в мире с собой!

Ваш Ф. Абрамов».

…В памяти о короткой, но дорогой и незабываемой тогда встре­че с Иваном Трифоновичем Твардовским в Танзыбее у меня остался его автограф на подаренной книге. Приехав домой, в соб­рании сочинений поэта А. Т. Твардовского я нашел стихо­творение «Братья». Это — о нем, Иване:

И сидит он сейчас предо мной,

Возмужалый, смущенный и милый.

Здравствуй, брат. Это — ты. Это — мой.

Мать одною нас грудью кормила.

На снимках: И.Т. Твардовский; Смоленщина, дорога на хутор Загорье; памятный камень.

Хутор Загорье, отцовская усадьба…

… Еще весной 1977 года Иван Трифонович Твардовский получил письмо от старшего научного сотрудника Смоленского областного музея-заповедника Р. М. Минкиной с просьбой изготовить что-нибудь для экспозиции, посвящённой А. Т. Твардовскому. Одна из его поделок к тому времени уже находилась в музее Смоленского пединститута. И Иван Трифонович, вспоминая своё детство и стихи брата Александра, посвящённые родным местам, принимает решение изготовить для музея деревянный макет загорьевской усадьбы Твардовских, ликвидированной коммунистами после выселения из неё их семьи в 1931 году. К середине октября макет был готов; в Смоленск он был отправлен по железной дороге.
Установка макета широко освещалась как местными, так и центральными газетами. Его снимки Твардовский разослал многим литераторам — исследователям творчества брата. Макет произвёл на них большое впечатление. Так, В.В. Дементьев в очерке «Поездка в Загорье» впервые призывает к восстановлению загорьевского хутора. В последующие годы этот вопрос неоднократно поднимается представителями творческой интеллигенции и прогрессивной общественности России.

Прошло не так много времени, но в жизнь Ивана Трифоновича оно внесло большие изменения. Движимый чувством ответственности за сохранение памяти поэта, он в те дни полностью посвятил себя, уехав из Сибири на родную Смоленщину, созданию в Починковском районе мемориального музея — заповедника «Хутор Загорье».

Родина поэта… Неброская красота русского села, молчаливая березовая роща, полевая дорога… Все это на протяжении целой жизни манило к себе Александра Трифоновича. Вновь встречаясь с родными местами, он писал:

И вздрогнуть, веря и не веря,

Внезапной радости своей,

Боясь находки, как потери,

Что с каждым разом все больней.

…Тем памятным летом 1986 года на хуторе Загорье был открыт мемориальный знак. На большом камне выбиты слова: «На этом месте стоял дом, где в 1910 году родился русский советский поэт Александр Трифонович Твардовский». И вот Иван Трифонович, «мобилизованный» священным (иначе и не скажешь!) долгом памяти, выехал на родину, чтобы восстановить и дом, и усадьбу, где родился и вырос поэт – его старший родной брат. Кропотливая это, многотрудная работа, но так нужная всем людям, кто дорожит памятью автора «Страны «Муравии», «Василия Теркина», «Дома у дороги», «За далью даль…»

А началось все в апреле прошлого, 1985 года. Из Танзыбея Ермаковского района Иван Трифонович писал мне: «Я выле­таю в Москву, а затем поездом — в Смоленск. Еду туда по приглашению объединенного областного музея-заповед­ника для восстановления интерьера отцовской избы (обустрой­ство, мебель, предметы быта тех лет — конца 20-х годов).

Первая (с 1931 года!) поездка Ивана Трифоновича к месту родного хутора состоялась в 1980 году. В последующие годы он активно занимается литературной деятельностью: публикуется в журналах «Новый мир», который долгое время возглавлял его брат Александром, «Юность», в альманахе «Дядя Ваня»… В 1983 году в издательстве «Современник» выходит его документальная повесть «На хуторе Загорье».
В 1985 Иван Трифонович принимает участие в торжествах по случаю 75-летия со дня рождения Александра Твардовского, проходивших в Москве и Ленинграде (Санкт-Петербурге).

И закрутилось, и завертелось!.. Зов прежней, устоявшейся и обеспеченной жизни, но вскоре разрушенной и сломанной революцией и последующей коллективизацией, так больно ударившими по всей большой и трудолюбивой семье Твардовских, прорвался-таки (он просто не мог не прорваться!) сквозь толщу тяжело прожитых Иваном Трифоновичем лет, и этот зов пристрастно позвал его в родные пенаты, пристрастно заставил бросить весь свой талант мастерового человека на возрождение родной отцовской усадьбы «Хутор Загорье».

…В мае 1986 года Иван Твардовский получает письмо от директора областного музея-заповедника А.П. Якушева с предложением приехать в Смоленск для воссоздания обстановки, бывшей в доме Твардовских в Загорье. Ему было предоставлено место для работы, а также квартира. Сразу же по приезде он принимается за изготовление по памяти копий мебели, стоявшей в отцовском доме; его помощником стал один из работников совхоза «Починковский», Павел Филиппович Романов. Официальное решение «О возрождении усадьбы Твардовских на хуторе Загорье» было принято Смоленским облисполкомом 1 сентября того же года.
При воссоздании обстановки хутора за основу был взят как раз макет усадьбы, изготовленный Твардовским ещё 1977 году. Однако восстановление интерьера избы и других построек было невозможно без личного присутствия Ивана Трифоновича на строительной площадке. Между тем строительные работы затягивались, поскольку в проекте не были учтены многие моменты — например, необходимость восстановить рельеф места усадьбы, нарушенный при строительстве автодороги к совхозу, поэтому в октябре Твардовский с женой переселяются из Сибири на Смоленщину.
В возрождении загорьевского хутора (честь им и хвала!) принимали участие многие энтузиасты как из Смоленской области, так и со всех концов страны — поклонники творчества Александра Твардовского, школьные товарищи Ивана Трифоновича, общественность района. К осени 1987 года усадьба, в основном, была восстановлена, а в июне 1988-го состоялось официальное открытие музея, приуроченное к 78-летней годовщине со дня рождения Александра Трифоновича.

Единственным хранителем музея-усадьбы становится И. Т. Твардовский.

Иван Трифонович и сам не знал, что возвращается на родину не на месяц-другой, а навсегда. Работы, если восстановить все, как есть, пред­стояло столько, что и за годы не справиться. Его помощь реставраторам и советом, и делом по значимости трудно переоценить.

«Мог ли я предположить, что вот так, почти вдруг и, видать, надолго окажусь снова жителем наших родных смоленских мест! — писал мне Иван Трифонович в другом письме. — То есть как раз там, где был наш Загорьевский хутор, где родился и Александр Трифонович, и я, и все другие братья и сестры нашей семьи.

Произошло же это потому, что появилось решение о воссоздании усадьбы в память поэта. В мае 1986 года я получил (не первое) приглашение приехать в Смоленск… Сначала предполагалось, что работа будет окончена в ближайшие месяцы, а затем я снова возвращусь к себе в Сибирь, в Танзыбей. Но, проработав месяца полтора, внутренне я изменился, в душе начало появляться желание и о собственном переселении на свою малую родину.

Способствовала этому, конечно, и та благожелатель­ность, которую я ощущал от земляков… Я сейчас как-бы на должности музейного смотрителя. Отказаться же от предложения переселиться в Загорье не мог, так как считаю себя в долгу перед памятью брата Александра Трифоновича… Вот так и получилось, что мы вылетели с женой из Абакана в Москву, и на следующий день были уже в Смоленске». И обратный адрес: Починковский. район, п/о Сельцо.

Как и поэт Александр Трифонович Твардовский, столяр Иван Трифонович Твардов­ский органически не терпел некачественной работы. По памяти опираясь на самим же разработанные эскизы предметов мебели, прошедшие в свое время «экспертизу» у брата Константина Трифоновича, сестры Анны Трифоновны, .И.Т.Твардовский стал создавать будущую «интерьерную начинку» мемориального дома поэта. О том, что у Ивана Трифоновича тверда рука и зорок глаз, лучше всего поведает сама мебель «той поры», — мебель, сработанная им для будущего музея А.Т.Твар­довского. Такой добротной обстановки: дивана, шкафа, столов, стульев и т.д. в магазине не купишь! Доволен был Иван Трифонович своей работой на родной земле, где еще семьдесят лет назад бегал, играл, где трудился бок о бок с тем, кто навсегда вошел в нашу душу своей совестью, правдой, энергией выстраданных живых строк о тихом и незаметном, грозном и могучем времени…

«Мое пребывание здесь, в момент воссоздания (возрождения) нашей отцовской усадьбы, необходимо, — подчеркивал в очередном письме ко мне Иван Трифонович. — Макет усадьбы выполнен мной в Сибири в 1977-1978 годах и был подарен Смоленскому музею. Так что вся техническая документация ведущихся сейчас работ была подготовлена на этой основе — иных свидетельств о том, какой эта усадьба была в те далекие годы, уже нельзя установить.

Вот уже более полугода я занят изготовлением анало­гов тех предметов крестьянского быта, которые имелись в семье отца нашего Трифона Гордеевича. Дела продвигаются вполне удовлетворительно, лучше не надо и желать».

В работе И.Т.Твардовскому помогали тогда действительно многие: и местные власти, и работники совхоза Починковский». А контора «Смоленсккоммунпроект» подготовила необходи­мую проектную документацию первой очереди. Уже были разра­ботаны чертежи крытой эстрады с необходимым обустройст­вом для проведения литературных праздников. В Велижском леспромхозе по документации специальной научно-реста­врационной мастерской рубят срубы будущих построек для хутора…

Здесь, на месте усадьбы, неподалеку от кузницы, которая тоже будет восстановлена, начиналась и уходила в город набитая тележным колесом неприметная хуторская дорога — та самая, по которой ушел в большую жизнь будущий народный поэт Александр Трифонович Твардовский.

Во многом благодаря помощи Ивана Трифоновича, родного младшего брата поэта, начало возрождаться то дорогое, сокровенное, уважительное отношение к памяти выдающе­гося человека, без чего представление о нем было бы неполным. Сам поэт так называл свою родную усадьбу: «зеленое подворье». Будет она, эта поэтическая усадьба, какой представлялась она А.Т.Твардовскому. И этому священному месту родной земли приедут, несомненно, покло­ниться тысячи и тысячи благодарных людей.

Валерий Полежаев

Два чувства равно близки нам,

В них сердце обретает пищу:

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам.

А.С.Пушкин.

«По праву памяти»

Я смотрю, вспоминаю

Близ родного угла,

Где тут что: где какая

В поле стежка была,

Где дорожка…

А ныне

Тут на каждой версте

И дороги иные,

И приметы не те.

… Эти строки из стихотворения А.Т.Твардовского под названием «Поездка в Загорье». Дата написания — год 1939-й. Почему же поэт вроде узнает и все же не узнает родные места? Только с началом перестройки стало возможным рассказать о трагической судьбе семьи Твардовских, рассказать все то, что пережил поэт лично в те драматические 30-е годы. Что же хотел сказать Александр Трифонович тогда между строк этого стихотворения?

Уже тридцать лет спустя, в 1969-ом году, и то поэт вынужденно молчал, не имея возможности опубликовать в печати пережитое. В воспоминаниях Роя Медведева, которые полностью были опубликованы в 1986 году воронежским журналом «Подъем», говорится: «Во время одной из наших встреч в начале июня Твардовский достал из ящика стола небольшую верстку и написал в правом верх­нем углу: «Рою Александровичу Медведеву от автора. Твардовский. Пахра, 8 июня 1969 года». Это была поэма «По праву памяти». Твардовский сказал, что он хотел бы ее опубликовать в журнале, но не уверен, что получит нужное для этого разрешение».

Стихи Твардовского клеймили многие преступления Сталина, в них были слова о лагерях «под небом Магадана», о лицемерии Сталина, о выселении целых народов, о поощ­рении лжесвидетельств и клеветы. Я испытывал глубокое удовлетворение, что Твардовский прямо и четко опреде­лил свою позицию, сказал обо всем недвусмысленно».

Нынешним летом (речь, напомню, идет о 1986 г.), побывав на Смоленщине, на хуторе Загорье, где сейчас живет и заведует музеем А.Т.Твардов­ского, им же созданным, родной младший брат поэта Иван Трифонович, я услышал от него такие слова:

— В те сложные годы коллективизации многое было неод­нозначно. Некоторые моменты в жизни брата, как и некото­рые мысли в его стихах той поры, я не совсем разделяю. Но это — мое личное мнение. Впоследствии Александр Три­фонович полностью искупил свое некоторое заблуждение насчет сталинской коллективизации и ее последствий, работая редактором «Нового мира». Он зрело оценил тогда эпоху Сталина, за что, между прочим, после органи­зованной травли в газетах, был снят с этой должности.

Эти слова брата поэта где-то перекликаются с выс­казыванием писателя Федора Абрамова: «Воспевая коллек­тивизацию, Твардовский всю жизнь таил в своей душе так и не зарубцевавшуюся рану — его семья, живущая на хуторе Загорье, была «раскулачена». Но именно эта боль и придала впоследствии таланту Твардовского такую гражданскую горечь и силу. Но не могли заглушиться в душе сдавленные стоны поруганного Загорья. На сердце создавалась поэма «По праву памяти».

Что же в действительности произошло с семьей Твардовских, самим поэтом в те тридцатые годы? Лучше представить тут слово очевидцу тех событий, Ивану Три­фоновичу :

— Повод для раскулачивания нашей семьи нашелся такой. Отец заключал договоры с торговыми организациями и поставлял им в течение года 500 топоров или две тысячи молоточков для кос, да еще в комплекте с «бабками», на которых и клепают эти косы.

У горна и наковальни все мы крутились, но основными работниками были отец и старший брат Константин. Наем­ной рабочей силы у нас не было. Кто-то, видно, решил, что такое предпринимательство приносит большие доходы…

И еще. Отец против колхоза никогда не выступал, но и записываться туда не спешил. Это раздражало. Вот поэтому, считаю, и оказался для нас страшным 1931-ый год». Что кроется за словом «страшный»? А вот что…

Еще весной 1930 года на Смоленщине началась коллективизация, и семья Твардовских была обложена непосильным индивидуальным налогом. Летом того же года семья, надеясь найти выход из создавшегося положения, вступает в Ляховскую сельскохозяйственную артель «Заря»; работа в кузнице прекращается. Вскоре отец семейства, Трифон Гордеевич, уезжает на заработки в Донбасс, а Иван с братом Константином, опасаясь преследования властей за невыплату наложенного на семью налога, едут на некоторое время к своему знакомому в Китаб (Узбекистан). Константина тем временем заочно приговаривают к одному году заключения в Смоленской тюрьме, куда он и попадает по возвращении домой.

В феврале 1931 года Иван был исключён из школы как сын «кулака». В марте — апреле, в разгар кампании по раскулачиванию, семья Твардовских была выселена из Загорья и почти в полном составе (кроме Александра) этапирована в товарных вагонах на Урал, до станции Ляля (ныне в Екатеринбургской области). Здесь Иван Твардовский работает на лесоучастке Ново-Лялинского леспромхоза; условия работы и жизни были настолько невыносимыми, что уже в течение первого года из жизни ушли сотни спецпереселенцев. Вместе с Константином Иван предпринимает несколько попыток побега; скрываясь, он работает возчиком и грузчиком угля на чугунолитейном производстве на Тёплой горе, затем на алебастровом производстве на станции Утёс, на погрузке зерна, на лесоповале, в пожарной команде на Ново-Лялинском бумажном комбинате, на заводе (станция Тёша, Нижегородская область). Его отец и брат Павел также бегут из ссылки; после этого отец некоторое время работает кузнецом в совхозе «Гигант» (Можайск) под именем Демьяна Никитьевича Тарасова…

В ноябре 1932 года Твардовский был задержан при облаве на Казанском вокзале в Москве. Вскоре он был устроен рабочим на стройку, затем делопроизводителем в контору, однако был уволен за оскорбление рабочего на национальной почве. В конце того же года вся семья бежит из ссылки и перебирается в Нижний Тагил, а затем в село Русский Турек Уржумского района Вятской области. Весной 1934 Иван предпринимает поездку к родителям в Русский Турек, а летом того же года — в Смоленск, где встречается с братом Александром и другими родственниками.

Это ли была жизнь, о которой они мечтали – с побегами, скрытыми переездами, со сменой имен и фамилий!?

Горестно слушать рассказ Ивана Трифоновича. Теперь-то мы знаем, какие перегибы допущены были в годы кол­лективизации, когда раскулачивали «по разнарядке» всех подряд — даже те семьи, у которых можно было конфиско­вать лишь настенные часы, в то время являвшиеся большой редкостью. Что уж тут говорить о семье Твардовских, которая имела собственную кузницу! В поэме «По праву памяти» поэт так написал об «отце-кулаке», его натруженных руках:

Те руки, что своею волей

Не разогнуть, не сжать в кулак.

Отдельных не было мозолей,

Сплошная — подлинно Кулак.

Да, в то время семью Твардовских вывезли в Сибирь на реку Ляля, где велись лесозаготовки. Александра же Три­фоновича местные власти забрать не смогли: он уже был в Смоленске, учился на филологическом факультете Смолен­ского пединститута.

В старинном городе этом есть областной краевед­ческий музей. В середине восьмидесятых годов прошлого века там появилась обновленная экспозиция, посвященная знаменитому земляку — А.Т.Твардов­скому, Остановлю свое внимание на той ее части, где говорится об Александре Трифоновиче поры его юности. Новые до­кументы существенно дополняют теперь биографию поэта. О них рассказала мне тогда научный сотрудник музея Pимма Mихайловна, посвятившая изучению жизни и творчества Твардовского около двадцати лет:

— Вскоре, после высылки семьи в Сибирь, Александр Трифонович по лживым обвинениям был исключен из комсо­мола. Поэт не стал дожидаться страшного финала и букваль­но по шпалам железной дороги Смоленск — Москва ушел в столицу. Незадолго до этого его друг по институту Евгений предупредил: «Смоленское НКВД тебя, Александр, собирается арестовать как «кулацкого отпрыс­ка»… Впоследствии об этой трагической страничке своей жизни поэт вынужден был в автобиографии написать лишь: «С третьего курса я ушел по сложившимся обстоя­тельствам».

Тут к месту будет привести слова Ивана Трифоно­вича о брате, которые он произнес, показывая мне первые издания книг А.Т.Твардовского: «Клеймо «сын кулака» Александр в ту пору переносил, как и всякое незаслужен­ное обвинение, мучительно. Бывало — дни не ел, все курил, курил… Писалось ему тогда тоже мучительно».

Кстати, раз уж речь зашла о репрессиях тех вре­мен, продолженных Сталиным по другому поводу и после войны, как тут не вспомнить об этом словами поэмы А.Т.Твардовского «Теркин на том свете», тоже долго, после публикации в шестидесятых годах, замалчивавшейся, и только в середине восьмидесятых прошлого века опубликованной среди других поэм поэта в книге, вышедшей в издательстве «Советский пи­сатель».

Кто, за что, по воле чьей –

Разберись, наука.

Ни оркестров, ни речей,

Вот уж где — ни звука…

Эти слова — словно слепок с той страшной поры. У Ивана Трифоновича, в его кабинете с портретом Твар­довского, на книжной полке нашел я отдельное издание этой поэмы, вышедшей в 1963 году. Пожелтевшая малень­кая книжечка ценна тем, что она хранит автограф поэта: «Дорогому брату Ивану с пожеланием ему всяческого благополучия — на этом свете. 15 января 1964 года». Александр Трифонович знал, что писал, чего желал брату именно на этом свете! Ведь мытарств, еще до войны, он хватил, пожалуй, более всех из семьи Твардовских. Весной 1934 года, после встречи с родителями и Александром, Иван, месяц-другой спустя, вынужденно устраивается через биржу труда в Московский учебный комбинат, работает на железнодорожном ремонтном заводе (Можерез) в Люблино-Дачном, потом подручным сталевара у сталелитейных электропечей. После увольнения с завода осенью 1936 устраивается в совхоз «Старый большевик» (Раменский район Московской области). В апреле 1936 года брат Александр, уже достаточно известный поэт, помогает семье с переездом в Смоленск. В декабре 1937 Иван навещает семью в Смоленске. Практически сразу после этого он, опасаясь репрессий, переезжает из Москвы в Нижний Тагил, где устраивается на работу в трест «Уралмашстрой», на строительство завода оборонной промышленности. Здесь он знакомится со ссыльнопоселенкой Марией Васильевной Романовой (р. 1917 г.), на которой и женится 7 июля 1938 года. Их сын Валерий, родившийся 29 мая 1939 года, был зарегистрирован комендатурой НКВД по группе ссыльнопоселенцев — несмотря на письмо Ивана Трифоновича лично Сталину(!) В возрасте семи месяцев у Валерия была диагностирована водянка мозга…

Каково же было Ивану Трифоновичу, чуть ли не по всей стране, вплоть до Урала, бегающего от возможных репрессий, пережить еще и смерть первенца-сына – пережить уже с женой Марией?! Ведь только что создалась молодая семья, и вот…

В сентябре 1939 Иван Твардовский предпринимает короткую поездку в Ставрополье, где поселился его брат Константин — после отбытия трёх лет за побег из района спецпереселенцев. После запуска завода в Нижнем Тагиле Твардовского переводят из строительной организации в транспортный отдел. Уволившись позднее с завода, Иван Трифонович работает в группе аналитической отчётности планового отдела «Коксохимстроя»; его шефом становится Сергей Андреевич Богинский, с которым он уже работал в «Уралмашстрое».

Вот почему в своем автографе на книжке (15 января 1964 года) поэт добавил к словам, сказанным брату, еще и вот эти: «…с пожеланием ему всяческого благополучия — на этом свете». Он знал, какой тяжелой оказалась судьба его младшего брата Ивана. И это, повторюсь, не беря еще во внимание мытарств всех военных и послевоенных лет Ивана Трифоновича!

И вот сейчас, при встрече с ним на Смоленщине, его родине, мы обсуждаем книгу поэта, вышедшую годы и годы спустя после написания: «Теркин на том свете». Она вышла в январе 1964 года, а в октябре этого же года Л.И. Брежнев пришел к власти, став Генеральным секретарем ЦК КПСС.

— Как же было не замалчивать эту поэму во времена Брежнева? — хитроумно прищурившись, делится мыслями Иван Трифонович. — Ведь в ней, помимо всего прочего, есть и такие вот строки… И он прочитал наизусть:

В том-то вся и заковыка,

И особый наш уклад,

Что от мала по велика

Все у нас руководят.

И добавил, имея ввиду начавшуюся перестройку: «Это сейчас народ только берет власть в свои руки».

И.Т.Твардовский, опубликовавший в журнале «Юность» (№3, 1988 год) документальную повесть «Страницы пережитого», стал лауреатом журнала. Сейчас там (1989 г. – авт.) го­товится публикация второй части «Страниц пережитого», которая в свое время не вошла полностью (по цензурным соображениям) в его книжку «На хуторе Загорье», выпу­шенную в свет в 1963 году, т.е. когда он жил еше в Ермаковском районе, поселке Танзыбей. Тогда, помнится, Иван Трифонович говорил мне, что его рукопись смотрел красноярский писатель Анатолий Чмыхало и достаточно высоко отозвал­ся о его литературных способностях, сказав: «Да вас и править-то вовсе не надо!» Вспомнил я это, и поинтере­совался:

— А с чего Вы начали писать, Иван Трифонович? Уж не знаменитый ли Ваш брат тут «виноват»?

— Отчасти, — кратко, с улыбкой ответил мой дорогой собеседник. — В начале шестидесятых годов, когда я жил в Нижнем Тагиле, в городской газете «Тагильский рабочий» вышла моя первая заметка. Я принес ее в редакцию — и ее опубликовали! Это меня, Валерий, вдох­новило. Это была моя, можно сказать, читательская рецензия на повесть Александра Солженицина, вышедшую в журнале «Новый мир», — «Один день Ивана Денисовича». Не могла она не взволновать меня! Горько ведь вспоминать, как тяжело сложилась моя судьба…

В чем же заключалась тяжесть судьбы Ивана Трифоновича Твардовского в военные и послевоенные годы, когда он и до этого хлебнул столько всего, что хватило бы на жизнь нескольких человек? Мы сидели, разговаривали с ним в отцовской избе, за столом у самовара – в избе, восстановленной им по возвращении из поселения в Сибири, из Ермаковского района, поселка Танзыбей.

— В свое время я был пленен финнами. Потом война, плен… Побег… На родину возвратился я лишь в первых числах января 1947 года. Затем — шестимесячное заключение в одиночке на Лубянке. В те послевоенные годы многих так, бывших пленных, «просеивали» сталинские подручные. Полная реабилитация ко мне пришла только двадцать с лишним лет спустя, во времена «оттепели»… Обо всем этом, впрочем, я думаю поведать вскоре своими публика­циями… Словом, вот почему близка мне тогда оказалась повесть Солженицина.

Почему же Иван Трифонович так горячо откликнулся на «Один день Ивана Денисовича»? Для этого ой, как стоит не так вот, через запятую, рассказать о таком большом куске его жизни, как это сделал сам мой дорогой собеседник, а буквально под увеличительным стеклом конкретно рассмотреть его военную и послевоенную жизнь, вплоть до реабилитации, — рассмотреть и поразиться, как, искромсано побывав в таких смертельных перипетиях судьбы, он остался жив и здоров, и, более того, сохранил в себе человека, сохранил удивительную энергию для всей своей последующей деятельности, в том числе и по восстановлению родного хутора Загорье – в память о старшем родном брате-поэте, известном всей стране и всему миру.

… 26 июня 1940 Иван Трифонович был призван на службу в Красную Армию. В течение года после этого он служил на границе с Финляндией, близ города Сортавала, где прошел «курс молодого бойца». В это время он узнаёт из письма жены о рождении дочери Тамары.

В первые дни Великой Отечественной войны Иван Твардовский в составе 1-й стрелковой роты 367-го стрелкового полка принимает участие в боях на пограничной заставе в Вяртсиля. В этой операции погибло около 120 человек (три четверти личного состава роты), а командир роты и его замполит бежали с места боя; сам Твардовский был взят финнами в плен (16 июля 1941г.) После этого он был отправлен во временный лагерь для военнопленных; спустя двое суток в группе из ста человек его направляют на металлургический завод. С осени 1941 года Твардовский работает на кирпичном заводе в Тохмаярви. Здесь он приступает к изучению финского языка, чтобы поддерживать контакты с финскими рабочими — многие из них с сочувствием относились к советским военнопленным.

После нескольких месяцев пребывания в Тохмаярви Ивана Твардовского и других военнопленных отправляют в занятую финскими войсками Восточную (советскую) Карелию: вначале на станцию Пяжиева Сельга, а спустя месяц — в бывший лагерь НКВД в Петрозаводске, где он работает на так называемом чурочном производстве.

На второй год Великой Отечественной Ивану Трифоновичу Твардовскому, как и многим военнопленным, был предложен выбор: воевать в финской армии против СССР, либо работать в лесной глуши «в строгой изоляции». Не желая, понятно, воевать против своих соотечественников, Твардовский выбрал второй вариант, после чего был направлен в лагерь в Финляндии, недалеко от Яанекоски, для работы на лесоповале.

Условия содержания пленных здесь были весьма гуманными — во многом благодаря усилиям сержанта лагерной охраны. Таким образом, Иван Трифонович имел возможность, параллельно с работой, продолжать изучение финского. Однажды, во время работы в лесу, ему попалась берёза с большим капом, что привело его к мысли заняться резьбой по дереву (некоторый опыт в этом смысле Твардовский имел ещё с подростковых лет). Свои изделия он тогда продавал местному населению.

В мае 1943 года, после неудачной попытки побега из лагеря вместе с другим пленным, Иван Твардовский был направлен в штрафной лагерь для русских военнопленных близ Мустасаари (около города Вааса). Условия жизни для пленных здесь были весьма тяжёлыми. Здесь, в Ваасовском лагере, Твардовский познакомился и подружился с Николаем Дьяковым — пленным родом из Рязанской области. Забегая вперед, скажу: спустя почти тридцать лет они встретились вновь.

Из штрафного лагеря Твардовского вызволил предприниматель шведского происхождения Сёдерлунд. В июле 1943 года, когда его предприятию, изготовлявшему мелкие детали для моторных катеров, понадобился литейщик, он уговорил начальника лагеря направить к нему Ивана Трифоновича и ещё одного военнопленного. На предприятии Сёдерлунда, таким образом, Твардовский проработал более года.

К мысли о бегстве в Швецию Иван Трифонович начал склоняться ещё в период работы на лесоповале под Яанекоски, узнав тогда из газет, что Швеция, будучи нейтральной страной, производит интернирование беженцев со всех концов Европы и содержит их в хороших условиях. Оставаться же в Финляндии он не считал больше возможным, поскольку опасался принудительной выдачи Советскому Союзу по окончании войны, после которой он, как бывший военнопленный, неизбежно попал бы в ГУЛАГ.

Работая у Сёдерлунда, Твардовский продолжает обдумывать план побега. В конце августа 1944 года он, переодевшись из робы военнопленного в гражданскую одежду, тайно покидает предприятие Сёдерлунда и отправляется на угнанном велосипеде вдоль побережья Ботнического залива, в сторону пограничного со Швецией города Торнио. Дорога почти в пятьсот километров заняла у него около полутора месяцев. По пути Иван Трифонович нанимается в крестьянских хозяйствах копать канавы, питается преимущественно лесной брусникой, а при задержаниях полицией выдаёт себя за эстонского беженца.

К середине октября Иван Твардовский добирается до Торнио и, при помощи полковника финской полиции, которому он представился эстонцем, переходит вброд пограничную реку. Здесь он был почти сразу же задержан шведскими полицейскими, помещён в арестантскую камеру и вскоре допрошен; здесь-то, во время допроса, Иван впервые с момента пленения финнами назвался своим собственным именем.

После примерно двух недель пребывания в Торнио Твардовского направляют в лагерь для интернированных беженцев недалеко от Умео. Большинство русских интернированных, живших в лагере, были представителями интеллигенции, однако у Ивана Трифоновича отношения с ними никак не сложились: узнав, что он брат поэта Александра Твардовского, они ошибочно посчитали его «тайным агентом НКВД». Исключением разве что стал инженер Бронислав Яворский, представлявшийся сыном «известного в своё время московского солиста» и сам обладавший хорошим баритоном.

Получив в конце ноября 1944 года шведский «паспорт для иностранца», Твардовский устраивается на лесозаготовки в акционерное общество «Бюваттен», недалеко от города Шеллефтео. Вместе с ним здесь работают ещё несколько интернированных из СССР, а также местные крестьяне. В это время, кстати сказать, Иван Трифонович постигает основы шведского языка, надеясь найти в будущем более достойную работу в Швеции. Читая шведские газеты («Дагенс нюхетер», «Стокхольмс тиднинген» и другие), он узнаёт об успехах Советской армии на фронтах Великой Отечественной, а также о бесчеловечном отношении сталинского руководства к освобождённым из немецкого плена и к интернированным. Осенью 1945 года становится известно, что шведское правительство вынуждено выполнить требование Сталина об экстрадиции в СССР более ста беженцев из стран Балтии.

Работая на лесозаготовках, Твардовский пишет письмо в Финляндию — Анне-Лисе Сёдерлунд, дочери владельца литейных мастерских, где он некогда работал: между ними тогда установились дружеские отношения. Он сообщает (на финском языке), что жив и здоров, приносит извинения за её угнанный велосипед и выражает готовность возместить его стоимость в удобной ей форме. Её ответное письмо было полно добрых пожеланий; помимо прочего, она прислала ему шведско-русский и русско-шведский словари, а также пособие по шведской грамматике.

Примерно на девятый месяц жизни в Швеции Иван Твардовский принимает решение уволиться из лесного хозяйства «Бюваттен» и найти работу по своей специальности (резьба по дереву). Уже перед самым отъездом он случайно встречает молодого школьного учителя, боготворившего русскую литературу, изучавшего русский язык и всю жизнь мечтавшего встретить живого русского. В конце концов о жителях шведской глубинки у Твардовского остаётся самое положительное впечатление.

Обратившись в «Арбетсфёрмедлинг» (биржу труда), Иван Трифонович устраивается резчиком на частное семейное предприятие «Резьба по дереву Свенссона» в селении Индальсэльвен, недалеко от города Сундсвалль. Помимо него, здесь работало ещё восемь человек, включая самого главу предприятия, Гарри Свенссона, его жены и братьев. В это время Твардовский живет прямо в рабочем кабинете Гарри. У него складываются доверительные отношения со всеми членами семьи Свенссонов, а особенно близкие — с Конрадом Хёглундом, тестем хозяина. Определённую роль здесь сыграло то, что Свенссоны были религиозными людьми, евангелистами лютеранской церкви.
Тут стоит сказать, что ещё с момента пленения финнами, Иван Трифонович Твардовский надеялся рано или поздно, но все равно вернуться на родину, где оставалась вся его семья. Получив в Швеции свободу и достигнув материального благополучия, он почувствовал ностальгию ещё сильнее.

Непосредственную подготовку к репатриации он начал после того, как в августе 1946 года прочитал «Обращение правительства СССР ко всем советским гражданам (подданным), находящимся за границей…», напечатанное по-русски в газете «Свенска дагбладет». В конце декабря того же года Иван Твардовский, распрощавшись со Свенссонами и получив благословление пастора местной Евангелической общины, отправляется в Стокгольм, где обращается в советское посольство по вопросу возвращения на родину. Его направляют в консульство, располагавшееся неподалёку. Консул Петропавловский сообщает Ивану Трифоновичу, что именно в день его обращения он получил свежий номер журнала «Огонёк», открывавшийся стихотворением его брата Александра «О Родине». Петропавловский обещает Ивану Трифоновичу содействие в возвращении, а на время подготовки предлагает поселиться в стокгольмской гостинице, арендованной советским консульством.

… Спустя неделю Иван Твардовский отправляется на пароходе в финский порт Турку, оттуда на поезде в Хельсинки, где в сопровождении «товарищей» (предположительно агентов МГБ) пересаживается на ленинградский поезд. Дальше происходит то, что Твардовский больше всего опасался, заранее предчувствуя душой неладное. По прибытии поезда в Выборг его высаживают из поезда и помещают… в местную тюрьму. По прошествии двух дней Ивану Трифоновичу устраивают допрос и затем направляют не куда-нибудь, а прямиком в Лубянскую тюрьму (с короткой остановкой в Ленинграде с целью досмотра). Ещё через неделю состоялся повторный допрос, после которого началось следствие по делу И. Т. Твардовского.

Следствие продолжалось несколько месяцев. Можно себе представить, что это было за черное время для вернувшегося на Родину бывшего пленного. Всё эти месяцы Иван Твардовский проводит в одиночной камере Лубянской тюрьмы. Пережить эти месяцы ему могли помочь только книги, которые менялись раз в неделю. Что было бы в противном случае – Бог весть!..

В конце мая 1947 года Твардовского ставят в известность о том, что он приговорён к десяти годам исправительно-трудовых лагерей по ст.58 п.1б («нарушение воинской присяги»). Интересно то, что сам Иван Трифонович этот документ не читал и не ставил подпись об ознакомлении с ним! Судебного разбирательства также не было… Такеово было сталинское судилище.

В ожидании этапирования в лагерь Твардовского помещают в камеру для осуждённых. В течение примерно месяца его, к тому же, постоянно перемещают из одной камеры Лубянской тюрьмы в другую, и из Лубянской тюрьмы — в Лефортовскую. Это были для него, как он говорил мне, «чумовые дни». Иван Трифонович, чтобы не зациклиться на себе, разговаривает с другими осуждёнными. Они рассказывают друг другу свои судьбы… Этап, в который входил Твардовский, был отправлен эшелоном Москва — Иркутск в начале июля 1947 года. В пути Иван Трифонович, опасаясь ограбления уголовниками, обменивает бо́льшую часть своих личных вещей на съестное. Тогда же он пишет письмо своей жене — впервые за последние семь лет!

После короткой остановки в Иркутской пересыльной тюрьме Твардовский был вызван на этап в эшелон, отправлявшийся в Находку, куда он и прибыл к концу июля. В пересыльном лагере под открытым небом в Находке Иван Трифонович провёл более двух месяцев. Легко сказать – трудно представить! Условия жизни заключённых были невыносимыми: даже спать приходилось прямо на голой земле. И это было только начало…

В конце сентября Твардовский отправляется этапом на Чукотку в трюме парохода «Миклухо-Маклай». По прибытии в «Чукотлаг» Иван Твардовский был госпитализирован, хотя и в лагерную больницу: сказались пережитые издевательства, тяготы и лишения. За это время местное «начальство» прознало про его талант резчика по дереву. По выздоровлении Ивану Трифоновичу было предложено начертить эскизы инструментов, необходимых для резных работ по дереву. Как и многим квалифицированным специалистам (врачам, инженерам и т. п.), а также высококлассным мастерам редких профессий, Твардовскому, наконец, «повезло»: он не был отправлен в безлюдную местность на общие работы (например, на рудниках). Он остался, что называется, «на месте». Его поселили в комнате при больнице, однако в качестве рабочего места первоначально ему было отведено помещение… морга, о чём Иван Трифонович впоследствии вспоминал с ужасом. Впрочем, заведующий лагерной аптекой, с разрешения начальника санотдела, согласился потом отвести ему место для работы в аптечном бараке. Поскольку подходящего для работы дерева на Чукотке не нашлось, Твардовский стал использовать для этих целей кость мамонта.

Некоторое время Иван Трифонович занимается изготовлением мебели для аптеки, однако потом его переводят в лагерную зону, в бригаду разнорабочих-строителей, где ему поручается таскать носилки. Спустя два дня начальство лагеря определяет его в столярную мастерскую; по требованию Твардовского, ему были предоставлены необходимые материалы и инструменты, и он приступил к изготовлению мебели в кабинет начальника ОЛП.

Валерий Полежаев

На снимках: А.И. Солженицын, «Один день Ивана Денисовича»; пленные на лесозаготовках; «Чукотлаг».

Фото с Интернет-сайта.

3. «По праву памяти»

(Окончание)

… В 1948 году Иван Трифонович Твардовский был направлен модельщиком в открывшийся литейный цех «Чукотлага». Из числа рабочих цеха у него появляются близкие друзья — Иван Сидорович Бондаревский и Александр Андреевич Машаров. Параллельно с работой Твардовский, как и ранее в Финляндии, выполняет резные работы для заказчиков, только теперь в качестве материала использует мамонтовую и моржовую кость. Среди его работ — статуэтки животных, браслеты для наручных часов, прорезные футляры для часов, скульптурная резьба на моржовых бивнях, миниатюрные шкатулки, медальоны и многое другое.
В конце 1948 года для заключённых были введены зачёты за рабочие дни: при выполнении дневной нормы выработки до ста пятидесяти одного процента стало засчитываться два — три дня; таким образом, у Твардовского появилась возможность отбыть свою «десятку» за три — четыре года. Одновременно были открыты ларьки с продажей изделий из мамонтовой и моржовой кости, а для заключённых учреждены лицевые счета.
Из переписки с женой Иван узнаёт о её встрече с его братом Александром в августе 1948 года, во время его визита в Нижний Тагил, и о смерти второго ребенка — дочери Тамары (ещё в годы войны). В 1951 умирает от водянки мозга и первый ребенок — сын Валерий. Из положительных моментов в жизни Ивана Трифоновича остается один: снова налаживается, наконец, его переписка со старшим братом Константином.
Увы! «Чукотлаг» есть «Чукотлаг». В декабре 1951 здесь развернулись жестокие баталии между заключёнными лагеря из числа уголовников — вновь прибывшими и «старожилами». Произошло несколько убийств, причем как ночью, так и днём, и прямо на производстве. Лагерное начальство сперва никак не реагировало на «чп». Когда же уголовники саботировали выход бригад на работу, об этом вновь, как и прежде, было доложено начальнику лагеря, и тот, наконец, не найдя ничего лучше, отдал приказ об открытии огня по толпе заключённых, среди которых было и много невиновных, осужденных без суда и следствия. В результате столкновения погибло 93 человека, также было много раненых. А хоронили погибших лишь в марте 1952 года; в захоронении принимал участие и оставшийся в живых Иван Твардовский.
27 мая 1952 года Иван Трифонович был досрочно освобождён из Чукотлага по зачёту с обязательством отработать на «Дальстрое» по вольному найму половину сокращённого срока. Он устраивается на квартиру к молодой семье из Горького (Нижнего Новгорода). Однако уже в конце ноября начальник отдела кадров управления «Чукотстроя» некто Михайленко позволил Твардовскому покинуть Чукотку — правда, при условии, что тот отгравирует для него рельефом моржовый клык. Условие Иваном Трифоновичем было выполнено, и 24 ноября он отплывает из порта Эгвенкинот. Во Владивосток пароход пришёл к 20 декабря; ещё примерно через две недели Твардовский добирается по железной дороге, с несколькими пересадками, до своего дома в Нижнем Тагиле, где встречается, наконец, с супругой Марией.
В последующие годы семья Твардовских предпринимает несколько поездок к родственникам в Смоленск. Одновременно Иван Трифонович пытается восстановить связь со старшим братом — Александром Трифоновичем. Он с ним изредка переписывается, а в 1954 году встречается с поэтом в Москве. В целом, надо сказать, отношения двух братьев, по сути, так навсегда и остались непростыми…

В чем была относительная разница их взглядов на жизнь? Иван Трифонович, сполна хлебнув сталинского раскулачивания, сталинской коллективизации сталинского ГУЛАГА, нисколько не заблуждался насчет советской политики. Александр же Трифонович Твардовский в те сложные годы коллективизации далеко не так однозначно отрицательно относился ко всему творившемуся в деревне. Некоторые моменты в жизни брата, как и его некоторые мысли в стихах той поры, он не совсем разделял… Впоследствии Александр Трифонович полностью, можно еще раз подчеркнуть, искупил свое относительное заблуждение насчет сталинской коллективизации и ее последствий для страны, работая редактором «Нового мира». Он только тогда зрело оценил эпоху Сталина, за что (и это следовало ожидать), после организованной травли в газетах и был снят с должности редактора…

Эти мысли где-то перекликаются с высказыванием поэта Евгения Евтушенко, который так высказался по этому поводу: «Воспевая коллективизацию, Твардовский всю жизнь таил в своей душе так и не зарубцевавшуюся рану – его семья, жившая на хуторе Загорье, была раскулачена. Но именно эта боль и придала впоследствии таланту Твардовского такую гражданскую горечь и силу. Но не могли заглушиться в душе сдавленные стоны поруганного Загорья! На сердце тогда и начала у него создаваться поэма «По праву памяти».

В феврале 1956 года Твардовский с женой, потерявшие к тому времени обоих детей, удочеряют двухлетнюю девочку Ольгу. В марте Иван и Мария переезжают в Смоленск. В сентябре семью навещает Александр в компании с Александром Дементьевым. Однако смоленский заработок Ивана Трифоновича был значительно ниже уральского, а жена со специальностью коксохимика не могла на новом месте устроиться на работу. Поэтому уже в марте 1957 года семья Ивана Трифоновича снова возвращается в Нижний Тагил.

Старший брат, поэт, уже всенародно известный, прекрасно знал, что пришлось пережить в том же «Чукотлаге» его младшему брату Ивану. И хоть отношения у них были неровные, Александр Трифонович постоянно старался держать своего младшего брата в курсе литературных новостей. Когда в Загорье в 1989 году я встретился с Иваном Трифоновичем, среди прочего как раз поинтересовался и тем, как часто они переписывались. Оказалось – не часто, но, тем не менее…

— 15 декабря 1962 года Александр Трифо­нович прислал мне, — сказал дорогой мой собеседник, доставая почту, хранящуюся в доме, — прислал из Москвы такое вот письмо: «Мне прият­но было прочесть твой отзыв, как, впрочем, и только что полученный отзыв от Кости на повесть Солженицина в «Новом мире». Оба вы имеете, так сказать, особые права на суждения об этой замечательной вещи, но дело не в тех правах, а в том, что вы правильно поняли и почувст­вовали силу этого произведения.

РS: Если ты не подписался на «Новый мир» на 1963 год, то сообщи — устрою. Между прочим, в № 1 там будут новые рассказы Солженицина».

Спустя ровно двадцать пять лет эта переписка брата с поэтом была опубликована в журнале «В мире книг», №10 от 1988 года).

Как видно, А.Т.Твардовский тогда оказался совершенно прав, говоря о правдивости произведений А. Солженицина: этот всемирно известный писатель, лауреат Нобелевской премии, в годы перестройки вернулся-таки к нам, российским читателям, худо­жественно обворованными долгим застойным временем. Тогда, в шестидесятые годы, Александр Трифонович ведь тоже поплатился своим здоровьем за эти публикации писа­теля, которого спустя некоторое время, в 1969-ом, лишили советского гражданства и он был вынужден эмигрировать в Америку.

Теперь доподлинно известна причина смерти А.Т. Твардовского: умер он от рака легких. А лечили его – от их воспаления… Невольно вспоминается горькая строка из лермонтовского «Послания»: «… что плохи наши лекаря!» Сам же Александр Трифонович старался не думать часто о смерти, так как весь жил творчеством, и торопился, чтобы успеть сделать как можно больше. Ведь это он написал:

Не о смертном думай часе –

В нем ли главный интерес:

Смерть – она всегда в запасе,

Жизнь – она всегда в обрез.

Как знать: так ли, при всех трудностях, но все-таки удачно, сложилась бы судьба, попади он в том памятно-страшном 1931 году вместе с семьей в сибирскую тайгу на лесоповал? Как знать! Но и пережитого – не то что, конечно, пережил Иван, хватило поэту для того, чтобы приехав перед войной в родное Загорье, написать:

Вот и дворик, и лето,

Но все кажется мне,

Что Загорье не это,

А в другой стороне…

В стороне ПАМЯТИ, имеющей на ВРЕМЯ свои права.

А что Иван Трифонович? Как он проживал своим шестидесятые, семидесятые (после смерти старшего брата), а также восьмидесятые годы? Иван Твардовский серьёзно заболевает: в феврале 1965 года у него был диагностирован грипп, а ещё через неделю его госпитализируют уже с пневмонией. Дальше – больше: через некоторое время рентгеноскопия дала повод к подозрению на рак, и в конце апреля Ивана Трифоновича

отправляют для онкологического обследования в Москву. Бог есть над ним: московские врачи не подтвердили диагноз рака. Во время этой поездки (так, видно, было уготовано смой судьбой), Иван Трифонович в последний раз встречается со старшим братом Александром, который умирает в 1971 году…

А за три года до этого, в декабре 1968-го, на горизонте жизни Ивана Трифоновича и Марии Васильевны появляется Восточная Сибирь: семья вынужденно переезжает в Красноярский край на поселение (с 1975 года — в посёлок Танзыбей Ермаковского района). Именно уже из Сибири в 1971 году Иван Трифонович едет в Москву – увы, едет на похороны Александра Твардовского.

… Весной 1977 года Иван Трифонович получает письмо от старшего научного сотрудника Смоленского областного музея-заповедника Р. М. Минкиной с просьбой изготовить что-нибудь для экспозиции, посвящённой А. Т. Твардовскому. Кстати заметить, одна из его поделок к тому времени уже находилась в музее Смоленского пединститута. И Иван Трифонович, вспоминая своё детство и стихи Александра Твардовского, посвящённые родным местам, принимает решение изготовить для музея деревянный макет загорьевской усадьбы Твардовских, ликвидированной коммунистами после выселения из неё семьи в 1931 году. К середине октября макет был готов; в Смоленск он был отправлен по железной дороге.
Установка макета в смоленском музее-заповеднике широко освещалась как местными, так и центральными газетами. Снимки макета Твардовский разослал многим литераторам — исследователям творчества брата. Макет произвёл на них большое впечатление. Так, В.В. Дементьев в очерке «Поездка в Загорье» впервые призывает литературную общественность к восстановлению загорьевского хутора. В последующие годы этот вопрос неоднократно, вновь и вновь, поднимается представителями творческой интеллигенции и всей прогрессивной общественности.
Первая, с 1931 года, поездка Ивана Трифоновича к месту родного хутора состоялась в 1980 году. В последующие годы он активно занимается литературной деятельностью: публикуется в журналах «Новый мир», который долгое время возглавлялся его братом Александром, а также «Юность», в альманахе «Дядя Ваня». В 1983 году в издательстве «Современник» выходит его документальная повесть «На хуторе Загорье».
В 1985 году Иван Трифонович принимает участие в торжествах по случаю 75-летия со дня рождения Александра Твардовского, проходивших в Москве и Ленинграде (Санкт-Петербурге). А летом этого же года я как раз и побывал в Танзыбее, впервые встретившись с Иваном Трифоновичем и его женой Марией Васильевной…
В мае 1986 года Иван Твардовский получает письмо уже от самого директора Смоленского областного музея-заповедника А.П. Якушева с предложением приехать в Смоленск для восстановления обстановки, бывшей в доме Твардовских в Загорье. Ивану Трифоновичу было предоставлено место для работы, а также квартира. И он сразу же по приезде принимается за изготовление, по памяти, копий мебели, стоявшей в отцовском доме; его помощником стал один из работников совхоза «Починковский», Павел Филиппович Романов. Официальное решение «О возрождении усадьбы Твардовских на хуторе Загорье» было принято Смоленским облисполкомом 1 сентября этого же года.
… При воссоздании обстановки хутора за основу был взят макет усадьбы, изготовленный Твардовским ещё 1977 году. Восстановление интерьера избы и других построек было невозможно без личного присутствия Ивана Трифоновича на развернутой на месте бывшей усадьбы Твардовских строительной площадке. Подготовительные работы затягивались, поскольку в проекте не были учтены многие моменты — например, необходимость восстановить рельеф места усадьбы, нарушенный при строительстве автодороги к совхозу «Починковский», поэтому в октябре Иван Трифонович с женой волею непредсказуемой в его жизни судьбы переселяются из Сибири на Смоленщину.
В возрождении загорьевского хутора принимали участие многие энтузиасты как из Смоленской области, так и со всех концов страны — поклонники творчества Александра Твардовского, школьные товарищи Ивана Трифоновича, общественность района. К осени 1987 года усадьба, в основном, была восстановлена, а в июне 1988 состоялось официальное открытие музея, приуроченное к 78-летней годовщине со дня рождения Александра Трифоновича Твардовского. Единственным хранителем музея-усадьбы становится Иван Твардовский.

Я с ним, уже на правах хорошо знакомого, списываюсь, и летом 1989 года мы с женой Лидией Владимировной направляемся через Москву в Смоленск, а там на автобусе до райцентра Починки и дальше пешком – до самого хутора Загорье. Иван Трифонович с неподдельным радушием ждал к себе в гости нас, сибиряков, — здесь, уже на своей малой родине, — ждал не только меня, который посетил его когда-то в Танзыбее, но и мою супругу, уроженицу Ермаковского района. Ведь об Ермаках, а также об этом таежном, на трассе Абакан – Кызыл поселке Танзыбей, он хранил, будучи уже на родной Смоленщине, самую добрую память. И было отчего! Ведь в нашей Сибири, помимо всего прочего, супруги Твардовские славились среди людей еще и как прекрасные садоводы и огородники. На своём участке они вдвоем выращивали облепиху, крыжовник, смородину, помидоры редких сортов. Именно помидоры, которыми Иван Трифонович гордился, он в тот мой приезд и пошел в первую очередь показывать мне, а его жена Марья Васильевна, сопровождавшая нас, попутно собирала поспевшие плоды к обеденному столу…

Валерий Полежаев.

4. «Мир мой прежний»

«Все мы родом из детства». Но больше всего это относится к поэтам, наделенным чувственной памятью. В детстве – истоки их творчества, тот сладкозвучный камертон, по которому настраивалась трепетная душа. Между характером дарования поэта и миром, каким он был увиден впервые, — самая глубокая связь.

Наверное, отсюда наш пристальный интерес и к так называемой «малой родине» поэта. И хорошо, когда находятся люди, которые помогают этому нашему интересу бережно сохранять память о поэте. Таким человеком для Александра Трифоновича стал его брат Иван Трифонович. Именно благодаря его усилиям в Загорье Починковского района Смоленщины открылся музей поэта.

Знаменательно, что музей А. Т. Твардовского возник именно в годы перестройки. Александр Трифонович был одним из тех, кто ее готовил».

Это о Загорье, родине поэта, и его брате сказал свое слово Евгений Евтушенко («Огонек» № 39, сентябрь 1988 года).

… Знакомство с делами и помыслами брата поэта началось у меня еще на Белорусском вокзале, у поезда «Москва — Смоленск».

— В наши края, из Сибири? К Твардовскому? — переспрашивал попутчик, смолянин. — Надо же, и туда о нас дошли молва? Ну, поезжайте. Город у нас чистый, зеленый. В Загорье сейчас действительно брат Твардовского хутор восстанавливает. Баньку построил… Попаритесь!

И вот — Смоленск… Дождливо. Иду к начальнику станции.

— К Твардовскому? — заинтересованно переспрашивает. — Он хозяин хлебосольный, гостеприимный — каким был и Александр Трифонович. Их такими у нас и знают.

От Смоленска — «Икарусом», 65 километров. Сходим на шоссе… И сразу нас с женой окружила глухомань, безлюдье, разбросанные далеко друг от друга хуторки. Местный автобус не ходит… Ну что ж, пешком так пешком! Это даже интереснее — прийти, а не приехать на хутор Загорье. Вот и сворот с шоссе с указателем «Сельцо». И вдруг — неожиданная для меня вывеска на столбике: «Родина советского поэта А.Т.Твардовского».

И стихи:

И с годами с грустью нежной –

Меж иных любых дорог –

Угол отчий, мир мой прежний

Я в душе моей берег.

Душа взволновалась, и четырнадцать километров, что предстояло пройти пешком — уже нипочем. Ведь эти места поэт видел сотни раз своими глазами. Стоит ради этого пройти! Но вот связь стихов Твардовского с миром, который окружал, я, увы, не нашел, не ощутил, о чем пишет Евту­шенко. Поля заброшенные, заросшие кустарником… Хутор­ские, уже давно нежилые дома с бурьяном на крышах… Чувство запустения во всем! Здесь ли уж, полноте, на­чал петь поэт о родной стороне?

И только ближе к Загорью потеплело на душе. Пошли холмы, перелески, поля с пшеницей. У речушки, невесть откуда взявшееся, — буйство зелени: клены, березы и лесные колокольчики, розовый иван-чай. Заросший пруд… Такое ощущение, что ты в Сибири. И земля смоленская стала оттого ближе, родней.

Вот и Загорье. Единственным его украшением, по­жалуй, можно считать березовую рощицу над большим пру­дом, вырытым когда-то на средства поэта. Здесь, как вскоре узнал, место отдыха сельчан, здесь проходят и дни памяти А.Т.Твардовского с чтением его стихов на открытой площадке.

И все — таки Смоленщина — это не Сибирь. Словно кто-то пальцем ударил по молчавшим струнам, и заболела, застенала вдруг душа! Прямо среди улицы, по обочинам — там могилка, там — другая… У заборчика, под деревом, прямо в палисаднике. Что это?

— Немцы стреляли людей, где встретят, — на улице, в избах, сараях… — рассказала попавшая навстречу старушка Ефросинья Егоровна Азаренкова, одна из пяти оставшихся в живых после войны жителей Загорья. Всего лишь одна из пяти!

— До войны же здесь у нас проживало сотни и сотни людей! – горько вздыхает она.

Горечь и в моей душе. Мы, сибиряки, знаем о войне по­наслышке — кроме фронтовиков, конечно. А здесь — вот, они, ужасные отметины войны, прямо у жилых домов – кресты тех военных лет. А под ними все поголовно убиенные (кроме тех пяти!), сельчане. Такова суровая родина поэта, многострадальная смоленская земля.

— А хутор Твардовских в одну ночь сгорел, — слы­шу голос Ефросиньи Егоровны. – Как сейчас помню: при зареве пламени в полнеба всю ночь эти злые немецкие овчарки лаяли, не переставая.

А я слушаю старушку и вспоминаю фотографию, на которой в 1943 году вместе с отцом Трифоном Гордеевичем снят поэт у обгоревшего столба… Это все, что в ту пору осталось от их хутора!

Тут к месту будет привести высказывание самого Александра Трифоновича из его очерковых записок военного времени («На родном пепелище» – кстати, это строки из стихотворения А.С. Пушкина): «Не нашел вообще ни одной приметы того клочка земли, который, закрыв глаза, могу представить себе здесь до пятнышка, и с которым связано все лучшее, что есть во мне. Более того — это сам я как личность. Эта связь всегда была дорога для меня и даже томитель­на». — И еще: «Чувство родины в обширном смысле — родной стороны, отчизны — дополняется еще чувством родины ма­лой, а родные места для всякого художника, в особеннос­ти художника слова, писателя имеет огромное значение».

… Позднее утром, с солнцем и щебетаньем птиц, от­правились мы с женой и Иваном Трифоновичем на хутор Загорье, восстановленный его сердечной заботой и руками. Он был одет в черные брюки и рубашку в клеточку, в соломенной шляпе на голове. Глядя вперед, на цветущее запашистое разнотравье, младший брат поэта раздумчиво произнес:

— Я один только мог все это восстановить. Говорить о поэте — брате, и ничего не делать для материального увековечивания его памяти — это не то… Это – нет, не для меня. И я, чтобы быть честным перед памятью Александра Трифоновича, с охотой взялся за все это дело, хотя мне да­леко уже за семьдесят.

То, что Иван Трифонович подчеркнул свой возраст, рассказывая об огромной проделанной им работе по восстановлению хутора Загорье, лучше всего говорило об его ответственности, которой он, несомненно, сейчас гордился. И, действительно, было чем гордиться!

Накануне вечером прочитал я статью Ивана Трифоно­вича, написанную им для журнала «Природа и человек». Есть там раздумья его на этот счет, причем куда более откровен­ные: «Проходили годы и десятилетия, но все не было, не случалось повода, чтобы побывать, хоть взглянуть, сту­пить на отчую землю, «где таинству речи родимой на соб­ственный лад приобщен». Удерживала все та же причина: раз уж, без малого, вся жизнь целиком прошла под зна­ком «социальной несправедливости», того самого беспощадного раскулачивания, то и заявляться сюда, на хутор, было как-то не с руки…»

Отчего же все — таки встрепенулось, защемило сердце брата поэта по оставленной малой родине?

В 1978 году в Сибирь, где жил тогда И.Т. Твардовский, пришло письмо от научного сотрудника Смоленского краеведчес­кого музея Р.М. Минкиной с просьбой изготовить макет бывшей загорьевской усадьбы (как- никак, он — краснодеревщик, резчик по дереву!) для экспозиции исторического отдела музея, посвященного поэту. Вскоре Иван Трифонович выполнил этот макет, привез его в Абакан и отсюда отправил в Смоленск. Мог ли он предвидеть, что через 8-9 лет этот самый макет станет основанием, чтобы воссоздать уже весь хутор, каким он был дорог сердцу Александра Трифоновича?!

Снимки, сделанные тогда с макета, Иван Трифоно­вич разослал писателю А.И. Кондратовичу, поэту В.В. Дементьеву и литературному критику П.С. Выходцеву, другим литераторам и критикам, близко знавшим поэта и писавшем о его творчестве. Все прислали одобри­тельные отзывы! А В.В. Дементьев откликнулся на это неравнодушной статьей в «Литературной России» от 31 марта 1978 года под названием «Поездка в Загорье»: «Великое дело сделал Иван Трифонович. Но, думается мне, что пока есть время, пока не заросло волчьим мелколесьем широкое русское поле, пока еще живы родные и близкие поэта, мы обязаны, мы должны, мы призваны восстановить хутор Загорье и для себя, и для будущих поколений, кото­рые проторят сюда не зарастающие тропы».

… Прочитал этот очерк Иван Трифонович и почувство­вал (таков, значит, был перст судьбы!), что он для него — словно отправная точка в воссоздании хутора как мемориала. И он решил восстановить его так, чтобы «пахло и дегтем, и медом, и лошадьми, и навозом, да и пряником» — как было тогда, в памятные его сердцу, времена.

Первую поездку на родину («волнующую, как в детстве») совершил он в 1980-ом году, к 70-летию А.Т. Твардовского. Увы, хлебнула тогда душа горечи!..

— По чьей-то безучастной воле, — рассказывал мне Иван Трифонович, — а, может, по человеческому равнодушию, но дорогу из По­чинок к хутору проложили точно по месту бывшей нашей усадьбы – ни дать, ни взять! Никакой приметы от всего, что было, не осталось! А ведь как раз в то время, как строили эту дорогу, поэт передал часть литературной премии, полученной им за поэму «За далью, даль», как раз на строительство Дома культуры в родном Сельце! Вот каков оказался ответ «с места» на земляческую помощь поэта… Александр Трифонович узнал об этом после, но смолчал — это при его-то характере, когда он даже пропущенной запятой в своем стихотворении не прощал журналистам центральной газеты ЦК КПСС — «Правды»! Так вот… Тогда же на его средства было сооружено в Сельце и копанное озерцо (пруд) с ост­ровком — как память о детстве. Ведь так хотел поступить eщё наш отец, любивший облагораживать все вокруг себя.

Вот так, спустя годы, молчаливую боль поэта о своем бывшем хуторе, «родном пепелище» разделил с ним его младший брат…

После празднования 70-летия А.Т. Твардовского Смоленский облисполком принял официальное решение о вос­становлении хутора Загорье как мемориальной заповед­ной зоны. Все это, понятно, обострило чувство Ивана Трифоновича к родным местам. Так созрела у него мысль и о пересе­лении на Смоленщину. 18 ноября 1986 года получил я пер­вое письмо от И.Т. Твардовского — уже оттуда, из Сельца. Он писал: «21 октября мы с женой вылетели из Абакана в Москву, а затем поездом — в Смоленск. Утром были уже на месте, где встретили нас земляки очень тепло». При встрече Иван Трифонович добавил к этому, что тогда его душу бередило щемящее чувство прощания с обжитым уголком в Сибири…

И вот на земле смоленской, где в начале ХХ века Трифон Гордеевич приобрел надел с выплатой за него деньгами в рассрочку на 50 лет, начала восстанав­ливаться усадьба, «прежний мир» поэта.

— Отец недаром слыл разумным человеком, — вспом­нил к случаю с улыбкой Иван Трифонович. — Был он мал ростом, а жену, Марию Митрофановну, взял высокой, чтобы дети, значит, видные были. Так и вышло! — И он, стук­нув ладошкой о коленку, по-детски самозабвенно расхо­хотался.

Я, покоренный его жизнерадостностью и лукавым, сметливым умом (не в отца ли?!), тоже не мог сдержать широкой улыбки.

… Отцовская усадьба к осени 1987 года стала обре­тать прежние очертания. На столповской пустоши в 2,6 гектара (Толстовская усадьба «Ясная поляна», для срав­нения, имеет площадь в 400 гектаров) было высажено 100 березок, «кусочек» ельника, 8 широколиственных лип, а также дуб, рябина древовидная и разбит плодовый садик.

Была построена также хата 9 x 9 аршин, скотный дворик, сенной сарай, баня, кузница, крытая тесом гателью (в виде сточных желобков) и т.д. «Крыша же хаты будет покрыта соломой, но особым методом, который назывался «под гребенку», — писал в сентябре 1987 года мне Иван Трифонович. Из этого видно, с какой любовью и кропотливостью воссоздавал он мемориал -музей под родным небом.

В июне 1988 года, к 78-летию со дня рождения И.Т. Твардовского, состоялось открытие хутора Загорье. На дороге вереницей стояли автомобили, на которых прие­хали гости на родину поэта. Длина этой вереницы была более двух километров. Стоит заметить, по тем временам – длинная. Ведь автомобилей тогда было – не то, что их сегодня!

… За хутором, на взгорке, — огромная каменная, круглая и шероховатая, глыба из Карелии. Молчаливо и значительно стоит она под обширным русским смолен­ским небом. Надпись на ней гласит о том, что 21 июня 1910 года на этой земле, посреди России, родился великий советский поэт А.Т. Твардовский.

«С детства впитал он любовь к этой «кислой, подзо­листой, недоброй, но нашей земле, — нашему имению», — строки из очередного письма ко мне И.Т. Твардовского.

… Под рябиной притаились банька — первый «рабочий кабинет» поэта. Именно здесь, в предбаннике, в июле 1925 года, Александр Трифонович написал стихотворение «Новая изба», которое (опять же первым!) из его произведений было опубликовано в смоленской газете «Рабочий путь».

— Хутор наш уже обжили не только туристы, — смеет­ся Иван Трифонович, — но и белогрудая кошечка. Под хле­вом мышей она уже ловит да котятам своим носит. Я ее не гоню. Пусть себе живет!..

Плодовый сад… Иван Трифонович вспоминает: «Все семь яблонь из сада значились условно за кем-нибудь из семьи: «Костина»,»Шурика»,»мамина»,»бабушкина» и так далее. Ну, а для тех, кто родился «с опозданием», яблонь не досталось.

И опять я чувствую в его интонациях чуть зву­чащий юмор, эмоционально обогащаюший речь этого уже старого человека, но с такой жизнелюбивой, щедрой душой!

Солнечно. Иван Трифонович копает картошку на хуторском огороде. «У нас тут все взаправду, как и раньше» — говорит он, разгибая спину.

Радостно видеть это, и в то же время щемяще — грустно слышать… И заговорили в моей памяти вдруг поэтовы строки:

Я покинул дом когда-то,

Позвала дорога вдаль.

Не мала была утрата,

Не светла была печаль!

«Мир мой прежний» — сказал о своей малой родине поэт. Здесь он входит, вливается всем своим творчеством и хуторской стариной в твое взволнованное сердце и остается в нем золотым сном прекрасного. Это — словно второе, после возвышенной поэзии, постижение поэта.

«Брату друга моего…»

Непросто сложилась судьба поэта А.Т. Твардовского. Это же самое, с не меньшим (если не с большим!) ударением можно сказать и об Иване Трифоновиче, его младшем брате. Он, последний хранитель всего былого, нашел в себе силы на скло­не лет взять на себя большую часть усилий по увековечиванию памяти великого поэта, чтобы быть достойным его имени на этой земле.

— Легко ли быть братом великого человека? — спросил я Ивана Трифоновича.

— Мучительно тяжело! — сразу ответил он. — Хоть мы и родные братья, но взгляды на жизнь у нас с ним были, естественно, разные. Многие, поверьте, этого не понимают, и надоедают глупыми вопросами…

Раньше было и того досаднее! Допустим, при зна­комстве с человеком представляешься: «Твардовский Иван Трифонович. «Брат, что ли, Твардовского?» — вопрошает тебя чрезмерно удивленно. «Брат», — отвечаю. «Брат? Эко куда хватил!» — «Это означало: ты, мол, говори, да не заговаривайся. Надоедало мне все это с годами!»

Вот и решил И.Т. Твардовский посвятить остаток своей жизни великому своему брату, чтобы больше никто не задавал ему нелепых вопросов, и потому поселился жить на своей малой родине.

Теперь Иван Трифонович, создатель мемориальной зоны «хутор Загорье» на Смоленщине, будучи здесь сейчас в роли директора этого филиала Смоленского государственного объединенного исторического и архи­тектурно-художественного музея, считается своего рода живой изюминкой всего воссозданного им, словно дове­ренным лицом на этой земле своего брата-поэта. Люди хотят его видеть, беседовать с ним. Он для туристов, одним словом, не менее примечателен, чем сам мемориал.

Когда находились мы на хуторе, в бывшей избе семьи Твардовских, где размещена основная экспозиция, приехал сюда с семьей смолянин В.М. Лукьянов, и привез с собой свои стихи, посвященные конкурсу на памятник В. Теркину в Смоленске.

— Иван Трифонович, можно я вам прочитаю? — была первая и последняя главная просьба его. А мне подума­лось: казалось бы, появился на пороге очередной праздный экскурсант. Ну, семью с собой привез. А он — целую поэму памятнику Василию Теркину прочел, став посреди горницы! Выходит, нет, случайные люди сюда не приедут — исключи­тельно только те, кто любит поэта, кто неравнодушен ко всему тому, что связано с памятью о нем.

Военные, учителя, инженеры, школьники… Вся книга отзывов исписана их благодарностями Ивану Трифо­новичу за сделанное, собранное. И действительно: разве здесь в музее, не интересно подержать в руках (дозволено!) уникальную книжку,

выпущенную к 25-ой годовщине Ве­ликого Октября, — «Василии Теркин», из библиотечки газеты «Красноармейская правда». Эта книжечка была издана в типографии действующей армии Западного фронта в 1942 году. 3 этой желто-пороховой книжечке всего еще десять главок знаме­нитой поэмы: столько к тому времени было написано…

— Известно, что изобразительно живописный образ Василия Теркина дал художник Орест Верейский, — гово­рит И.Т. Твардовский. — А знаете ли, что прототипом этому образу стал поэт Глотов из Львова? Он и сейчас еще жив, этот Теркин из жизни. Живет там же, во Львове.

Действительно, факт этот достоин интереса и внимания!

Но вернемся к памятнику Василию Теркину. «Литературная газета» летом этого года писала, будто бы народные сред­ства, собранные на создание этого памятника, хотят направить на другие цели. «Так ли это?» — спрашиваю Ивана Трифоновича.

— Нет дыма без огня, — отвечает он без оптимизма. Когда набралось 600 тысяч рублей, вдруг ни с того, ни с сего местные власти решили потратить их действи­тельно на … сооружение народного дома в Смоленске. Против этого резко выступили Евгений Евтушенко, Григо­рий Бакланов, другие писатели. И пока вопрос этот по существу остается открытым.

Я так считаю: зачем народ обманывать? Ведь было сказано: деньги собираются на памятник литературному герою Василию Теркину. Так и надо доводить дело до конца. Сейчас вроде бы решается все к тому, чтобы по­ставить этот памятник в Смоленске, на площади Смирнова. Но вот о чем я лично еще думаю: почему памятник только Теркину, а не автору тоже? Хотя бы бюст в Загорье.

Как видно, Иван Трифонович верен памяти брата, и это можно только приветствовать. Действительно, разве талант Твардовского ниже по значимости его учителя в литературе Николая Некрасова или Владимира Маяковского, Алексея Толстого и других наших классиков, которым установлены памятники, причем в Москве тоже?! Нет и нет!

… После того, как сама композиция и мемориальная доска «Хутор Загорье» были созданы, благодаря И.Т. Твардовскому, сюда приехал каш земляк, большой сибирский писатель В. П. Астафьев, чтобы «подышать воздухом родины Твардовского, отдохнуть, набраться жизненных соков — после смерти родной матери», как объяснил он Ивану Трифоновичу.

— Художественно силен, замечателен этот простой с виду человек, — сказал о нем с любовью И.Т. Твардов­ский. — Как верно, по-народному он смотрит на жизнь!.. Смотрите, оставил вот автограф на своей книге «Печаль­ный детектив».

Читаю: «Дорогой Иван Трифонович! Эта книга целиком уже написана на моей любимой родине — и не моя вина, что много в ней боли и горестей — сердце так чув­ствовало, глаз увидел, а рука написала, — чем ведает разум и правда — врать грешно. В. Астафьев».

… Вечером Иван Трифонович достает с полки книгу стихов А. Жигулина, автора автобиографической повести «Черные камни», и читает строки из стихотворения «Вос­поминание»:

В худых, заплатанных бушлатах,

В сугробах, на краю страны —

Здесь было мало виноватых,

Здесь больше было —

Без вины.

— Вот она, наша недавняя правда, — вздыхает. — А ведь сколько была запретной эта тема! Натурально — печальный детектив…

Беру у Ивана Трифоновича эту книгу. Она тоже — с автографом автора: «Дорогому Ивану Трифоновичу — с дав­ней любовью! Спасибо Вам за прекрасную книгу «На хуторе Загорье». 16~1У~Ь9г.»

Да что эта книга. Тут вся, считай, библиотечка ценна. Вот автограф местного писателя А.Мишина: «Ивану Трифоновичу, человеку преданному слову отеческому, слову смелому и честному, моему старшему свет-товарищу и мастеру земных и творческих дел, хранителю-ревнителю творчества великого брата! 16 — IY -89 г.»

— Но особенно мне дорог вот этот экземпляр, — говорит Иван Трифонович, снимая с полки «Белый Бим — Черное ухо». Ведь это писатель, которому Александр Трифо­нович здорово помог с публикацией именно этого произве­дения. Гавриил Троепольский навек остался благодарным ему, и эту любовь перенес отчасти и на меня.

Да, это так, что подтвердил и автограф: «Дорогому Ивану Трифоновичу Твардовскому — брату друга моего, которому посвящена эта повесть, — от всего сердца. 21 – II— 79 г. Москва».

… Долго, очень долго мне не спалось в последнюю ночь перед отъездом со смоленской земли — родины поэта. Слов­но исповедь ее, будучи здесь, услышал я о ее верном сыне, воспевшем свою родину в русской поэзии и прославившей ее своим именем.

Десятилетия молчала она, эта земля о нем, забы­тая людьми. И, может быть, не было бы этой высокой ее исповеди сейчас, не найдись человека, вернувшего смоленской земле «мир прежний» поэта от Бога.

Абакан – Москва – Смоленск – хутор Загорье.

1989 г.

* * *

… В 1996 г. смоленским издательством «Посох» была издана книга мемуаров И.Т. Твардовского «Родина и чужбина».
В 2001 году умирает супруга Твардовского, Мария Васильевна, а ещё через год — старший брат Константин, уехавший в сибирскую глушь и не отвечавший на письма. Бродячие псы загрызают дворовую собаку Ивана Трифоновича. Все эти события повергают его в глубокую депрессию.
19 июня 2003 года Иван Трифонович Твардовский ушёл из жизни в возрасте 88 лет; он был единственным из братьев Твардовских, умершим на малой родине. Похоронен на сельском кладбище у деревни Сельцо Починковского района, близ хутора Загорье.

Валерий Полежаев.

Валерий Полежаевжурнал "Абакан"№ 1